Ванна приносит еще кофе. Он ставит чашку рядом с моим компьютером и любопытно заглядывает мне через плечо, рассматривая непонятные слова на мониторе. Жарко, пальмовые листья застыли в неподвижности. Где-то в квартале раздается стук молотка. Он спрашивает, что я пишу.
— Книгу, — говорю я, хорошо осознавая, что в Камбодже книг почти не печатают. То, что для меня является очень конкретным предметом, для Ванны — абстракция.
— А-а… Кхмер Крохом. Понятно, понятно. Я тогда был совсем маленький, я мало что помню. Моего отца убили Кхмер Крохом. Он был в Кампонгчаме, и они пришли в его дом, арестовывать моего дядю. Но они перепутали и по ошибке взяли его. Потом они его убили.
— А что случилось с дядей? — спрашиваю я.
Ванна пожимает плечами.
— Ничего. Он спрятался. Сейчас жив-здоров.
Город-призрак. Пустые улицы, дома. Камера Яна Мюрдаля жужжит, мы проезжаем мимо министерств, жилых домов. Дорога от аэропорта до центра Пномпеня. Я узнаю эти здания. С виду аккуратные и красивые.
Но.
Ни единой души.
Нигде ни единой души.
Такое трудно себе представить даже в документальном кино.
Большой город без единого признака жизни. Дома и конторы, магазины и школы. Все пусто, тихо, опустошено.
До войны в Пномпене было приблизительно 600 тысяч жителей. Когда сельские жители бежали в город от американских бомбежек и гражданской войны, население увеличилось более чем втрое. Некоторые говорят, что в 1975 году город вмещал в себя два миллиона людей. Кто-то говорит, что три.
Ян Мюрдаль в фильме объясняет:
...В апреле 1975-го, когда одержали победу и люди дождались мира, общество было разрушено и исковеркано. С этой нулевой точки и пришлось начинать строительство. Это наложило на него свой отпечаток.
Образ Кампучии для окружающего мира складывался, например, из пустых улиц брошенного Пномпеня. Города постепенно оживают. Но в основном они все еще пустые.
Говорят, этому есть несколько причин. Отчасти было необходимо освободить чрезвычайно перенаселенные города, иначе миллиону людей грозил бы немедленный голод. Кроме того, руководство хотело предотвратить новую гражданскую войну. А еще надо было бросить все силы на выполнение большого плана по производству риса, который обеспечил бы будущее благосостояние.
Когда шведская делегация в 1978 году посетила Пномпень, в городе насчитывалось приблизительно 30 тысяч жителей. Это были в основном представители партийной верхушки, министерские чиновники и работники фабрик, помещавшихся на окраинах города. Камера едет дальше, и мы вместе с ней. Чисто, красиво, пусто. Может, по замыслу Пол Пота именно так и должны были выглядеть города? Может, он и не собирался снова их заселять? За годы, проведенные в джунглях, революционеры привыкали к все более спартанским условиям. Они брали пример с местных народов, которые и тогда жили так же, как тысячу лет назад. Простые деревенские сообщества, где все помогают друг другу. Они не имеют денег и живут натуральным хозяйством. В глазах красных кхмеров это выглядело как своего рода примитивный коммунизм. Камбоджийская версия руссоизма, входившего в программу их среднего французского образования.
Но еще у революционеров все было подчинено борьбе. Их идеал — скромное, контролируемое существование, индивидуальная свобода считалась контрреволюционной. В их пропаганде постоянно звучат слова «чистый» и «истинный». Мысли следовало очистить от эгоизма и слабости.
Нет никаких официальных документов, запрещающих легкомысленный образ жизни. Однако некоторые признания, полученные в тюрьме S-21, указывают на обратное — на существование своеобразной теневой стороны идеала. Например, в 1977 году человек по имени Суонг признает себя предателем, так как думал только «о развлечениях, еде, алкоголе и женщинах».
Другой, Тханг Си, бывший член Центрального комитета, сознается в неуважении к партийному руководству, ибо «любил развлечения, вечеринки, алкоголь и женщин».
Еще один человек, Сун, обвиненный в отсутствии «коммунистической морали», признал, что предавался «моральному разложению» с тремястами женщинами. Его преступление состояло не только в необузданном сексуальном аппетите — он говорит, что потом еще и шантажировал этих женщин. Экономический саботаж налицо.
Взгляд на сексуальность не был однозначным. Женщинам и мужчинам следовало жить порознь. Если любовь все же возникала, брак должна была одобрить Организация. Свадьбы были коллективные, без особых торжеств. Часто после церемонии молодожены возвращались к работе. В то же время людей призывали заводить как можно больше детей. Демократической Кампучии нужно было много новых граждан, чтобы воплотить идеалы революции в жизнь.
Камера жужжит, мы проезжаем Пномпень. Вот бульвар Нородом. Над запертыми дверьми домов черные дыры окон.
Может, так и должно было быть. Город с минимальным населением, которое не тратит свое время на бары, кинотеатры и ненужную любовь. Которое работает от рассвета до заката, а остальное время посвящает занятиям, политическим семинарам, физической тренировке и другим полезным делам.
Вот уже второй раз за три недели он пропустил вечер в общественном центре — опрометчивый поступок, за посещениями наверняка следят. В принципе у члена партии нет свободного времени, и наедине с собой он бывает только в постели. Предполагается, что, когда он не занят работой, едой и сном, он участвует в общественных развлечениях; все, в чем можно усмотреть любовь к одиночеству — даже прогулка без спутников, — подозрительно. Для этого в новоязе есть слово: саможит — означает индивидуализм и чудачество.